Идеи и Идеалы

Данная статья является второй в цикле, посвященном появлению в США новой элиты, названной элитой меньшинств. В предыдущей статье высказывается гипотеза, что происходит не столько пополнение или эволюция старой элиты, сколько появление новой, выращенной на базе Программы позитивных действий, культуре «разбуженного капитализма» (woke capitalism) и протестных движений меньшинств.  Процесс смены элиты интенсифицировался летом 2020 г. на волне протестной активности Black Lives Matter, совпавшей с выборами во все ветви власти. Новая элита нуждается в создании собственной версии американской истории и своей освободительной миссии. Идеологическая парадигма черного движения включает несколько социальных доктрин: «Проект 1619», критическая теория рас, освобождение черных (Black liberation), теории белой привилегии, белого превосходства и антирасизма. «Проект 1619» наглядно демонстрирует, как новая элита понимает прошлое, настоящее и будущее США и свое место в нем. Цель проекта состоит в переосмыслении американской истории: он помещает рабство и систематический расизм в самый центр истории США и, тем самым, отрицает те основы, на которых базируется «американский проект». Рассматривается содержание «Проекта 1619», а также основные положения профессиональной критики этого проекта. В статье разбираются принципиальные фактические ошибки в изложении истории, анализе и интерпретации экономических данных в «Проекте 1619», включая те, что были некритически заимствованы из направления «Новая история капитализма». Анализируется доктрина антирасизма. «Проект 1619» рассматривается в статье как социо-инженерный проект, включающий различные программы: учебные программы для колледжей и школ, подкасты для радио, сериалы и фильмы, интервью и выступления в университетах, выставки, публикации в прессе, идеологические темники для выборов и тренинги для организаций и общественных движений. Беспрецедентные объемы финансирования и скорость внедрения новой версии американской истории во все сферы общества без ее профессиональной оценки свидетельствуют о том, что эта масштабная акция готовилась заранее. Анализ проекта продемонстрировал низкий уровень доказательности задуманного в нем пересмотра истории. Показано, что научные исследования не сочетаются с идеологическими задачами, так как идеология неизбежно приводит к подгонке доказательств под заданный ответ, к снижению уровня применяемого научного аппарата и к упрощению сделанных выводов. Отмечено, что критика проекта была услышана только в академической среде, но не попала в СМИ. Одно из самых серьезных последствий «Проекта 1619» состоит в создании новой мифологии, вытесняющей из общественного сознания версию американской истории, основанную на Декларации независимости, Конституции и доказанных исторических фактах. Показано, что черному движению, пусть и временно, удалось навязать общественному мнению свой нарратив и создать обоснование для продвижения его предстaвителей во власть и получения новых привилегий.

Автор показывает, что злоупотребление правом – одна из самых сложных проблем в юридической науке. Утверждается, что для ее исследования требуется использование широкого спектра методов познания, как общенаучных, так и частноправовых. Автором статьи произведен родовидовой анализ понятия «злоупотребление правом», раскрыта история его возникновения и развития. Однако особое внимание уделено дискуссии ученых о сущности злоупотребления правом, в которой, как в «многослойном пироге», наслаиваются друг на друга более узкие по своему предмету дискуссии. Отмечено, что при этом все они пронизаны единой целью – определить место и роль рассматриваемого феномена в современном правопорядке. Исторически первым возник спор о состоятельности самого понятия злоупотребления правом, вызванный сочетанием в нём двух антонимов: «право» и «злоупотребление». И он продолжается не одно столетие и имеет место как в отечественной цивилистике, так и в зарубежной правовой доктрине. Среди сторонников концепции злоупотребления правом также нет единого мнения: одни относят злоупотребление правом к разновидности правомерного поведения, другие называют его правонарушением. Эта проблема в настоящее время является наиболее сложной. И, наконец, имеются разногласия по поводу отраслевой принадлежности злоупотребления правом: носит ли данное понятие межотраслевой характер или присуще исключительно гражданской отрасли права? В результате сопоставления всех точек зрения автор в каждой из названных дискуссий аргументированно занимает ту или иную позицию. В результате формируется целостное понимание исследуемого явления.

В статье с методологических позиций анализируются взгляды «левых» и критика этих взглядов известным журналистом, писателем и аналитиком Юлией Латыниной. Приводятся возражения против Латыниной со стороны других журналистов и политологов: Андрея Лошака и Евгении Альбац. Автор не считает аргументы спорящих основательными и предпринимает собственный анализ. Он предлагает сжатую схему генезиса культуры модерна, начиная от кризиса Античности и Средних веков. Выделяются несколько предпосылок этой культуры: необходимость получить средства для ведения войны и одновременно установить порядок на подвластной территории, процессы реформации и контрреформации, перемещение центра власти с неба на землю. И как следствие –формирование нового смыслового проекта, становление новоевропейской личности, развитие экономики и городов, изобретение и становление государства, борьба граждан за свои права и идеалы. Обсуждаются и причины кризиса самой культуры модерна: значительно сложнее стала социальная жизнь (в результате она разошлась с исходными представлениям модерна). Были созданы технологии, позволившие использовать иначе, чем было задумано, государство, общество и право. Как следствие, возникла потребность в построении нового смыслового проекта культуры. Такой проект и был сформирован «левыми». Он содержит два основных принципа: социальная справедливость для всех и социалистическая организация (распределение, перераспределение, налогообложение, пособия, пенсии и др.) как способ реализации этих требований.  Кроме того, «левые» настаивают, что богатые должны делиться с остальными гражданами. Автор показывает, что «левые» мыслят в рамках созданного ими нового проекта культуры, и поэтому не приемлют критики в свой адрес. В заключении обсуждаются антропологические условия возможной будущей культуры. С одной стороны, именно культура и социальность обусловливают ценностные ориентации людей, с другой ‒ поскольку человек делает вклад в социальность, от его активности отчасти зависит возобладает ли добро над злом.

Статья анализирует появление в США нового политического класса, элиты, названной элитой меньшинств. В ряде опубликованных работ уже ставился вопрос о текущей революции и/или восстании меньшинств, однако не изучался вопрос, прямо связанный с ее немедленными последствиями. В первую очередь, вопрос о приходе нового высшего класса, его социальной конфигурации, идеологии, программе, этосе, ценностях и компетенции. Данная статья является первой в цикле, посвященном этой теме. Автор формулирует три взаимосвязанные предпосылки появления новой элиты: распространение программы позитивных действий (ППД) на все сферы общественной жизни и, прежде всего, на систему образования; феномен «разбуженного капитализма» (woke capitalism); многолетняя история протестных движений меньшинств. Некоторые эксперты принимают нынешние протесты за революцию. Автор утверждает обратное: протесты есть прямое следствие и один из этапов пошаговой революции. Ее корни лежат в многолетней подготовкe кадров революции и социальных технологий для нее, в создании финансовой, информационной и организационной инфраструктур протестных движений, в моральном поражении и сдаче интеллектуального класса. В США в течение десятилетий были соорганизованы сотни протестных движений разного масштаба и сформированы десятки профессиональных протестных организаций. Одна из них, «Жизнь черных имеет ценность» (Black Lives Matter – BLM), имеет свою программу, стратегию, тактики и солидный бюджет.  Главной целью организации является создание собственной властной элиты. Протестантская элита (WASP) управляла страной более двух столетий, но во второй половине ХХ века Гарвардский университет своим решением о повышении уровня приемных тестов породил новую, интеллектуальную элиту. Университеты Калифорнии и других штатов фактической отменой тестов для меньшинств приводят к власти новую социальную группу – бенефициаров ППД.  Черное движение уверенно входит в конечную фазу своего развития, занимаясь расстановкой своих предстaвителей в государственных органах власти, политических партиях и других социальных институтах. Идеологи политики идентичности, прежде всего расовой, присвоили себе позицию менторов и экспертов по вопросам социальной справедливости и соблюдения гражданских прав в обществе. К BLM присоединились другие протестные организации, среди которых лидируют организации социалистической ориентации. Эти организации фактически «перехватили» волну протестов и уже работают над социалистической программой действий администрации Байдена-Харрис, если они будут выбраны.

Политика памяти есть стратегия взаимодействия властных институтов и социальных групп в публичном пространстве по вопросам национальной истории. Образы социальной памяти используются акторами для создания нарративов – цельных, сюжетно законченных повествований о событиях прошлого. Социальные группы заявляют о своей идентичности и праве на собственные интерпретации исторических событий через создание нарративов. Столкновение альтернативных интерпретаций событий приводит к мнемическому конфликту, который есть отражение политической борьбы за право на память. Диалог и медиация – инструменты политики памяти. Логика такой политики предполагает примирение и солидарность всех социальных групп, переживших единую историческую судьбу, но обладающих дифференцированной социальной памятью. Люди помнят то, как эти события отразились на судьбах их семей.

Методология исследования политики памяти опирается на социокультурный и историко-сравнительный анализ, объединяет феноменологический и конструктивистский подходы. При анализе проблемы в статье использована теория полей притяжения П. Бурдье. Такая методологическая конструкция помогает изучить полевые структуры социальной памяти, специфику конструирования нарратива, возможности политического решения мнемических проблем нации. Политика памяти представлена как инструмент управления общественным сознанием в ментальных структурах общности. Она противоречива, идеологически обусловлена, предполагает столкновение или согласование альтернативных нарративов. Правом решения о приоритетной стратегии политики памяти обладают структуры власти, которые определяют правила игры на «поле памяти», артикулируя «официальные нарративы». Но влиянием на формирование стратегий политики памяти обладают любые социальные группы, представляющие «неофициальные» нарративы. Конструкция политики памяти основана на стратегиях – целенаправленных последовательных действиях, утверждающих в коллективном сознании версию общенациональной истории в качестве доминирующей. Стратегии воплощаются в вариативных сценариях– тактических мероприятиях ситуативного характера, определяющих ходы и расстановку действующих персонажей по реализации стратегий.

Авторами определены основные виды стратегий политики памяти: упрека (реализация «мученического нарратива»), забвения трагического прошлого (вытеснение из официальных нарративов фактов, противоречащих «героическим» интерпретациям), конфликта интерпретаций (противоречащие «официальные» и «неофициальные» нарративы), диалога (дискурс и согласование интерпретаций) с соответствующими сценариями развития политической ситуации – воспевания «исторического величия», замалчивания, покаяния, противоречивых нарративов, примирения и солидарности. Результатом анализа проблем социальной памяти в России являются теоретические конструкты противоборства нарративов с последующими вариантами сценарных решений, оформляющих стратегии политики памяти.

В статье насилие в своей символической форме рассматривается как продукт современного потребления и один из атрибутов массовой культуры. Несмотря на чрезвычайную актуальность проблемы насилия в кино и на телевидении, исследователи в области психологии, социологии и педагогики анализируют данный феномен с точки зрения воздействия сцен насилия на различные категории населения, выделяя возможную взаимосвязь между жестокостью на экране и в жизни. Настоящее исследование акцентирует внимание на социально-философском анализе потребления насилия современным человеком. В статье рассмотрены различные подходы к исследованию потребления, а также проводится анализ символической сущности этого феномена. Каким образом общество потребления связано с насилием? В чём особенность насилия как продукта потребления? Рассмотрение экранного насилия позволяет выделить основные причины, лежащие в основе демонстрации сцен жестокости в кино и на телевидении. По мнению известного американского режиссера Квентина Тарантино, насилие – один из кинематографических приемов. Если спрос рождает предложение, то чем обусловлен интерес зрителей к актам агрессии на экране? С формированием информационного общества связано появление новых технологий насилия, включенных в систему отношений «производитель – потребитель» посредством рекламы. Происходит демократизация насилия: оно теперь доступно не только корпорациям и государствам. Каждый человек может создать свою собственную реальность по своим потребностям и этическим стандартам. Глубокое рассмотрение данных вопросов позволит взглянуть на насилие как на элемент, включенный в систему символического потребления современного мира.

Статья посвящена анализу советской национальной политики в исторической перспективе, в частности, исследованию условий лояльности национальных элит по отношению к центральной власти в позднем СССР. Исследование проводится на материале сопоставления контрастных случаев: элит прибалтийских республик и Белоруссии с 1945 по 1991 гг. в их взаимоотношениях с союзным центром и населением республик. Данные случаи сходны друг с другом по некоторым существенным параметрам, но демонстрируют различный уровень лояльности элит и населения по отношению к центру: относительно низкую в прибалтийских республиках и относительно высокую в Белоруссии. Подчеркивается, что советская национальная политика, содержанием которой было формирование новых национальных элит, а также локальных институтов, поддерживающие их воспроизводство, продолжала традиции «непрямого» управления государством, когда главными партнерами выступают центральная власть и местные элиты. Данная политика в определенной мере снижала конкуренцию за престижные позиции в «центральных» институтах, но в условиях стабилизация и относительно низкой ротации кадров приводила к дефициту престижных позиций на фоне переизбытка претендентов (феномен «перепроизводства элиты»). Внутриэлитная напряженная конкуренция за престижные позиции усиливалась миграцией из других регионов (в случае Эстонии и Латвии), а также стратегией социализации, ориентированной на регион первоначального проживания (в случае Литвы), что было обусловлено относительно высоким уровнем благосостояния прибалтийских республик в составе СССР. Размещение на территории Белоруссии крупных ресурсоемких экспортно-ориентированных предприятий обусловило стратегии социализации, ориентированные на интеграцию в союзную экономику и, соответственно, лояльность как элит, так и значительной части населения союзному центру.

Статья посвящена вопросам социального прогресса и условиям его осуществления, основным из которых является образование. Формулируется актуальность исследования социального прогресса сегодня, когда усиливаются неопределенность и риски устойчивого развития в мире. Актуализируются социальное осознание будущего всем обществом и осмысленные действия большого числа людей в направлении становления инициативной и самостоятельной личности, осознающей себя творцом собственной жизни. Показывается роль знаний, приобретаемых из различных познавательных систем: науки, культуры, искусства, литературы и т.п. и расширяющих познавательные возможности человека и возможности его творчества. В образовании должны «сублимироваться» все знания, приобретаемые из разных познавательных систем, оно должно стать цивилизационным институтом, миссия которого состоит в преобразовании мира в направлении социального прогресса. Рассматриваются риски формирования подобного института, в числе которых образовательное неравенство по качеству и доступности образования. Делается вывод, что современное российское образование служит не социальному прогрессу и даже не рынку, а финансовому капиталу.

В статье рассматриваются современные подходы к изучению социальной динамики современных обществ, их объединение в системы и методологические модели, нашедшие концептуальное выражение в теориях «качества жизни» и «социального качества». Постепенное слияние этих двух теорий является тенденцией, отражающей современные представления о специфике процессов развития постиндустриальных обществ и представления о «прогрессивном» типе социального взаимодействия индивидов и социальных групп, складывающемся на основании новых теоретико-методологических моделей. Показано, каким образом в рамках этих теорий предпринимается попытка связать «традиционные» экономико-статистические данные и индикаторы, отражающие интегративные связи внутри сообществ (такие как социальная сплоченность и социальная включенность). Дана характеристика основных сфер исследования, выделяемых в рамках теории социального качества, таких как экономическая безопасность, социальная сплоченность, социальная включенность, полномочия и возможности. Несмотря на то что каждая из этих сфер включает свои группы индикаторов, они являются взаимозависимыми, пересекающимися и должны исследоваться в комплексе. Таким образом, в рамках современных методологий общество предстает как результат интеграции и взаимодействия принципиально разноуровневых систем: социальной (уровень индивидов и межличностных взаимоотношений) и системной (уровень институтов). Сделан вывод, что сочетание принципиально различных групп показателей позволяет концептуализировать и выявить взаимосвязь социальных и экономических процессов на коллективном и индивидуальном уровнях.

Описаны сферы применения социально-качественного подхода и предоставляемого им набора индикаторов социального развития в европейской и российской политике. Попытка оценки эффективности данных теоретико-методологических подходов осуществляется в контексте анализа такой обострившейся в последние годы проблемы российского общества, как возросший уровень эмиграционного оттока из страны специалистов, наиболее образованных и востребованных в инновационных сферах, а также сопутствующий рост эмиграционных настроений среди молодежи.

Рассматриваются социальные страхи людей «третьего возраста», связанные с потребительскими практиками. Дан анализ различных методологических подходов к изучению страхов российского общества. С ноября 2017 по февраль 2019 гг. было проведено социологическое исследование с использованием метода полуформализованного интервью. Материалы интервью позволили сгруппировать потребительские страхи по типам. Первая группа страхов связана с кредитными практиками и банковскими продуктами. Вторая группа страхов охватывает последствия нарастающей роли техники и современных технологий. Третья группа страхов связана с продуктами питания. Постоянную тревогу у пенсионеров вызывает неуверенность в качестве продуктов питания, предлагаемых современными торгующими организациями. Они убеждены, что вынуждены приобретать продукты низкого качества, в силу их дешевизны. Низкие цены воспринимаются как результат фальсификации качества, объясняются недостаточным и неэффективным уровнем ответственности товаропроизводителей, отсутствием надежных преград для низкокачественных продуктов на пути к покупателю. Вынужденное потребление таких продуктов, будучи результатом резкого снижения уровня материальной обеспеченности, демонстрирует пенсионерам их реальный социальный статус. Страхи имеют многослойную природу. Пенсионеров страшат низкое качество продуктов, неумение получить достоверную информацию об этих продуктах, неумение отстаивать свои права в новых социальных и экономических условиях. Механизмы возникновения и функционирования потребительских страхов современных пенсионеров выражают глубоко укорененные установки и поведенческие стереотипы, актуализирующиеся при столкновении со всем новым, непривычным и чуждым. Это находит свое продолжение в целом «букете» конкретных бытовых и потребительских страхов.